Влюбленность, страх, боль, голод, восторг или смирение нельзя узнать из описаний или
определений. Чтобы понять значение этих слов, нужно пережить эти чувства самому.
Также и красоту можно только почувствовать, пережить самому.
О том, что были люди, наделенные чувством красоты, я знаю тоже только из своего опыта:
опыта созерцания, слушания, чтения созданных ими произведений.
Каждый из них - говорит мне мой опыт - обладал своим, индивидуальным чувством
красоты, служил своему, индивидуальному представлению о ней, угаданному - данному в
интуиции.
Нет иных правил и критериев, кроме тех, которые каждый, наделенный чувством красоты,
создает заново - из ничего - по своему образу и подобию, - ни философских, ни этических,
ни юридических, ни научных, ни экономических, ни политических.
Прекрасное может быть создано из любого материала: из уродства и тупости создает
Даниил Хармс возвышенную, проникновенную красоту.
Прекрасное может быть создано на основе любого мифа: бесчисленны прекрасные
произведения, вдохновленные так или иначе трактуемым христианским мифом, но глупых
и безобразных еще много больше, а среди смрада произведений, обязанных своим
возникновением советской пропаганде, есть удивительные образцы прекрасного.
Более того, Моцарт превращает не только претенциозно-банальную, беспомощную сказку
в сверкающий миф, один из краеугольных камней европейской культуры, но и три
эротические новеллы с последовательно уменьшающимся доверием к морали.
Для создания прекрасного художнику могут понадобиться километры кинопленки, дождь,
снег и сотни статистов, неподъемная мрамормная глыба, целый новый театр, возведенный
по его плану, - а может всего лишь лист бумаги и карандаш. Ни размах, ни скромность
никоим образом не гарантируют появление красоты.
Красоте не противоречит ни боль, ни страдание, ни горе, ни страх, ни отчаяние.
Но они и не являются залогом ее, как не является ее залогом кротость, милосердие,
приятность, довольство или сытость.
Созданию прекрасного может предшествовать корысть, зависть, подлость, жестокость,
как созданию несостоявшегося художественного произведения может предшествовать
самопожертвование, героизм, благородство.
Возникновению прекрасного могут сопутствовать и безумие, и самодовольная глупость, и
вздорные фантазии, и узколобый фанатизм, и невежество, и грубость - так же, как и
сдержанность, остроумие, свободомысле, утонченность, образованность, изнеженность,
избалованность.
Красота может стремиться к анонимности и умолчанию (свои мистические гимны Брукнер
нумерует как „Симфонии“, нигде не произнося ни слова о Боге), а может рядиться в блеск
самолюбование, и критерием красоты может казаться как сложность, так и простота.
Прекрасным может быть детский рисунок, а может - только наивным. Красота может быть
сложной, загадочной и пугающей, ей безразличны рассуждения о гармонии,
соразмерности и золотом сечении, - но сколько прекрасного есть и среди того, что
создано с оглядкой на гармоничность, симметрию и строгую пропорциональность: не
важно, вопреки ли теориии, или в соответствии с ней.
Никакие правила и никакая теоретическая осведомленность не могут повлиять на
создание красоты: „верные темпы“, „верная артиклуляция“ или метрическая корректность
не делают то или иное музыкальное исполнение ни лучше, ни хуже, и эталоном красоты в
исполнительстве остается неповторимое индивидуальное рубато Корто, Фридмана и
Фуртвенглера, - подобно нарушениям в моделировании перспективы и светотени у
Грюневальда или Чимы.
Из всех способов самообмана - а ничем, кроме создания мотивирующих иллюзий, человек
не занимается, - поиск красоты как индивиуальной, непосредственно переживаемой
метафизической истины, кажется наиболее... красивым.