1. Человек живет, не зная, кто он, почему и зачем живет.
2. Это знание он заменяет убедительной для него системой мифов и
ритуалов.
3. Такая система всегда - компромисс между индивидуальностью и
сообщством, направленный на поддержание некоего рационального
порядка, цивилизации, и сопровождаемый при этом неконтролируемыми
разрушительными процессами (взаимное истребление).
4. Жизнеспособность такой системы зависит от того, насколько она
удовлетворяет интеллектуальные потребности человека, но не менее и от
широты ее соответствия его эмоциональной палитре и эстетическому
чувству.
5. Эстетическое начало неизменно присутствует в любой системе мифов и
ритуалов (кулътуре), и отвечает за наглядность, непостредственное
переживание в опыте ее абстрактных представлений и догм.
6. Оно пронизывает любую сферу: например, эстетическая разница между
формальным юридическим языком и воровским жаргоном является
фундаментом для соответствующих социальных конструктов, - то же верно и
для всех социальных структур в их разнообразии, непременно нуждающихся
в эстетической маркировке, и для религиозных и политических ритуалов,
убедительность которых напрямую зависит от их эстетического уровня.
Любой продукт любой современной индустрии так или иначе маркирован
эстетическим чувством, и ему посвящена одна из центральных
производственных отраслей любой культуры - развлекательная индустрия.
Вербальный язык как модель мира непременно ориентирован эстетически, а
в поэзии - полностью преображается в чисто эстетическое пространство,
подобно тому, как театр, музыка и изобразительное искусство,
эмансипируясь от религиозных и социальных ритуалов, превращаются в
эстетические языки. Естественнонаучный язык формул также обладает
своей эстетикой, и, возможно, даже лапидарный язык программирования…
7. Сегодняшняя ситуация при этом такова, что только естественные науки и
могут предоставить индивидууму возможность, полноценно реализовать как
свои интеллектуальные способности, так и свои творческие силы,
креативность и фантазию. Все остальные возможности оказались
сгруппированными вокруг мифов и ритуалов, которые в принципе потеряли
уже их убедительность, - а с ними теряют актуальность и эстетические языки
прошлого.
И это - подлинная катастрофа, если искусство обречено на уничтожение
вместе с теми бледнеющими религиозными, политическими, историческими,
лженаучными конструкциями, с которыми оно было изначально неразрывно
связано. Гибель художественного - постпозитивистский кошмар, когда
талантливому и образованному человеку дана возможность
экспериментального взаимодействия с тайной бытия, в то время как все
остальное человечество тупо ждет, когда же ученые откроют последние
истины, коротая время в дешевых развлечениях. Постмодернистский компот
из всевозможных выдумок, пропаганды, рекламы, школьной программы,
порнографии, отпуска и шоппинга с одной стороны, - NASA, CERN, E-ELT с
другой.
Креативность человека, которому не удалась выдающаяся
естественнонаучная карьера, либо скукоживается до искусства покупать и
фотографироваться, либо трансформируется в уродливое искусство делать
деньги.
8. Малую часть глобального надувательства (исчезающе малую по
сравнению с деланием денег из наркотиков, оружия, торговлей людьми)
представляет собой индустрия современного искусства, сосредоточенная на
том, чтобы вызывать у человека, который мало умеет, мало знает и мало
может, ощущение, что он умеет, знает и может много. Самообман сам по
себе легитимен, - без него не обходится ни одна культура, но даже
пассивное участие, скажем, в сакральных ритуалах церковного года,
поддерживало фантазию, эмоциональность и креативность личности на
значительно более высоком уровне. Современный поп-миф почти уже
сжался до лозунга „за хорошее против плохого“, причем хорошее - это такой
набор дешевых и не связанных с риском удовольствий, с одной стороны, и
много денег - с другой. Искусство прошлого мифологизируется как старое,
как нуждающееся в модернизации, полное досадных несовершенств, и,
возможно, скоро превратится в мертвый, никому не внятный, язык.
Впрочем, критика современного общества вовсе не является моей целью;
мною движет желание предложить этому обществу утопическую картину, в
надежде, его этой картиной увлечь и побудить к ее, этой утопии,
осуществлению.
9. Речь пойдет о том, что нынче именуется „креативность“, а раньше
называлось „духовным“. Творческие интеллектуальные и эмоциональные
силы человека, его эстетическое существо, должно освободиться от связей
с религиозными, политическими и лженаучными мифами и быть осмыслено
как капитал, альтернативный деньгам и собственности, как источник
достоинства и ответственности.
Когда-то это не было только утопией: подобным образом ориентированное,
резко прагматичное - но и поэтически иррациональное, фанатично
благочестивое - но и бесстрашно свободомыслящее общество, осознавшее
индивидуальное творческое развитие личности как капитал (понявшее
значение эстетического), существовало долгие века на пересечении
европейского Запада и европейского Востока.
Весь остальной мир то ли не видел по глупости, то ли замалчивал из зависти
это несравненное достижение Венеции.
И именно и только в Венеции должно сегодня начаться возрождение
духовного.
Это был и и лучший, если не единственно возможный ответ на проблему
варварского разрушительного туризма. Город должен стать всемирным
центром изучения и развития индивидуальной креативности, образования,
любви к традиции и ее развития. Венецианские интеллектуалы, без
сомнения, могли бы внести огромный вклад в осуществление этой идеи, но и
во всем мире существует своеобразная община знатоков и любителей
Венецианского искусства, культуры, истории, которые не задумываясь
переселились бы в Венецию, если бы могли оказаться ей полезными.
Конечно, как те, так и другие далеки от рычагов власти и денежных мешков,
но почему бы не попытаться привлечь к проекту политиков и инвесторов?
Также совершенно необходима кооперация с христианской церковью, - и,
далее, надо превратить город в магнит для ученых, занимающихся
феноменом креативности, будь то нейрологи или разработчики
искусственного интеллекта.
Первым шагом должна стать широкая и открытая конференция, на которой
каждый мог бы высказать свое видение ситуации, при чем для начала
правильно было бы сформулировать программу-максимум, идела, к
которому следует стремиться, не углубляясь пока в проблемы практической
реализации (которые находятся в первую очередь - в головах).
В той утопии, что рисуется моему взгляду, несколько основных проблем
должны решаться одновременно, систематически.
Первая из них - переосмысление позитивистской линеарной „исторической“
модели времени. Глубокая укорененность в прошлом - это одна из
особенных венецианских черт (под византийским ли влиянием или без
оного); даже такому самоуверенному и одержимому обновлением гению, как
Палладио, венецианцы не позволили уничтожить „устаревшую“ готику.
Эстетическое должно вернуть себе автономный статус, отделиться от
историзма и всяческого наукообразия. Нет сомнений, что сведения о том,
когда и как жил тот или иной творец, важны и интересны, но информация эта
не имеет отношения к художественному восприятию их творений. Играя или
слушая Баха и Моцарта, созерцая Карпаччио и Тинторетто, я не принадлежу
уже оси прошлое-настоящеe-будущее, календарь и часы утрачивают всякое
значение (как и, скажем, мой социальный статус, политические взгляды или
банковский счет)… Никогда Тициан не увидел бы свое творчество как шаг
вперед по отношению к Беллини… Эмансипация эстетического влечет за
собой реформу гуманитарной науки, до сих пор пытающейся следовать
естественнонаучной модели, и, в частности, полный пересмотр концепции
музейного. Искусство можт быть исследовано, но не искусствоведением, а
опять же естественными науками, занимающимися человеческим мозгом,
феноменом восприятия, и с этой точки зрения видящими и феномен
креативности, и языковые, знаковые, символические системы, и источник и
смысл ритуалов, верований, духовных техник. Эти исследования (включая
компьютерное моделирование креативности) должны были бы быть
сосредоточены в Венеции, пространстве, в котором индивидум мог себя с
максимальной интенсивностью реализовать как художник, деятель, творец.
Музеи при этом должны будут прекратить свое существование, как
хранилища артефактов, предоставляющие скучающему туристу увидеть
неслыханное количество шедевров на квадратный метр. Великие творения
человеческого духа, почти сваленные в кучу - варварство, которое к тому же
никоим образом не достигает поставленног себе цели: сколько
произведений искусства может всерьез воспринять посетитель за пару
часов посещения музея? Не более, чем очередной миф поп-культуры:
увидел, сфотографировал - приобрел.
Если алтарные образы из Академии окажутся (по возможности) на своих
первоначальных местах, так, что можно будет увидеть их вписанными в
архитектуру и понять концепцию освещения, то придется уже из-за этого
открыть и отреставрировать некоторые церкви. Сегодняшние шокирующее
плачевное состояние множества сакральных строений в Венеции объяснимо
и понятно, но потребность в его скорейшем выправлении от этого не
меньше. Так же, как необходимым - и вполне выполнимым! - кажется
завершение незаконченных сооружений, все планы по строительству и
украшению которых хранятся в архивах, как это было сделано с
недостроенными готическими храмами в Европе уже в 19-м веке, - таких,
как, например, Скуола делла Мизерикордия, шедевр Сансовино, и без
фасадного убранства производящий невероятное впечатление…
При это очевидно, что реставрация церквей не имеет никакого смысла в том
случае, когда их не посещают ни верующие, ни заинтересованные любители
прекрасного (как это сейчас и имеет место). Необходима новая концепция
использования это удивительно пространства, идеально подходящего для
проведения не только богослужений, но и концертов, выставок, семинаров,
курсов для людей, приезжающих в Венецию для того, чтобы приобщиться к
миру эстетического, оживить связь с прошлым, открыть в себе творческий
источник.
Здесь мы соприкасаемся со следующей из наших центральных проблем:
христианство, неуклонно теряющее значение для новых поколений. При этом
европейское искусство, лишенное связи с христианской мифологией,
утрачивает саму свою душу: ее символы, образы, сюжеты остаются
закрытыми, непонятными не только для азиатских или мусульманских
туристов, но и для американской и европейской молодежи. Люди скользят
глазами по картинам, не понимая, что на них изображено. Музейным
просвещением здесь многого не добьешься…мне представляется здесь
наилучшим выходом своего рода аналог эпохе Возрождения, когда
европейцы научились видеть, любить и понимать античность - без того,
чтобы верить в Зевса, Венеру и Прометея. Иудео-христианская мифология
не менее глубока и ярка, чем античная, вне зависимости от вопросов веры!
Мое советское детство проходило в окружении истуканов Ленина,
долженствовавших демонстрировать доброту, справедливость и
непосредственную близость светлого будущего, символизировавших однако
на самом деле ложь и террор. Иначе в Венеции, где люди окружили себя
Мадоннами: и сегодня в них отражается чудо бытия, красота и сила нежного
и слабого, как в Распятом отражена и сегодня метафизическая истина-
парадокс о жертве и безвинном страдании.
Итак, обобщенно, речь идет об одновременном, взаимосвязанном
переосмыслении трех областей: автономность эстетического и осознание
его значения, изменение устаревшего позитивистского подхода к истории и
связи времен (писк альтернативы для музейности) и сохранение иудео-
христианского контекста. Четвертая область - освобождение Венеции от
дешевой поп-культуры и культа наживы в пользу деятельности по изучению
и развитию креативности (в т. ч. как подлинной ценности, альтернативной
деньгам и собственности).
С венецианской точки зрения этот план можно увидеть как переосмысление
туризма. Вовсе не отказ от него, но долгий и сложный процесс, который
должен вернуть городу его подлинное значение. Сегодня туристы,
приезжающие на Биеннале, обладают неким особым статусом: с одой
стороны, их характеризует известная образованность и заинтересованность,
с другой - слепота по отношению к городу, его красоте и его истории.
Биеннале создавалась с целью модернизации Венеции, духовной и
материальной, - более ста лет назад, в эпоху футуризма и с футуристической
точки зрения. Сейчас, во время, когда вдохновлявшее футуристов будущее
уже давно наступило, мз спрашиваем себя скорее со страхом и стыдом:
что теперь? что дальше?
Ответ таков: все уже здесь, надо лишь научиться видеть, пока не поздно.